Неточные совпадения
В этом-то
курсе Александр Петрович показал, что знает, точно,
науку жизни.
Эту-то
науку жизни сделал он предметом отдельного
курса воспитания, в который поступали только одни самые отличные.
— Кошкарев продолжал: — «…в словесных
науках, как видно, не далеко… ибо выразились о душах умершие, тогда как всякому, изучавшему
курс познаний человеческих, известно заподлинно, что душа бессмертна.
— Во сне сколько ни ешь — сыт не будешь, а ты — во сне онучи жуешь. Какие мы хозяева на земле? Мой сын, студент второго
курса, в хозяйстве понимает больше нас. Теперь, брат, живут по жидовской
науке политической экономии, ее даже девчонки учат. Продавай все и — едем! Там деньги сделать можно, а здесь — жиды, Варавки, черт знает что… Продавай…
Рассуждал он обо всем: и о добродетели, и о дороговизне, о
науках и о свете одинаково отчетливо; выражал свое мнение в ясных и законченных фразах, как будто говорил сентенциями, уже готовыми, записанными в какой-нибудь
курс и пущенными для общего руководства в свет.
Он тогда еще во 2-м
курсе был, а уж много знал по медицине, он вперед заходил в
науках.
Это черта любопытная; в последние лет десять стала являться между некоторыми лучшими из медицинских студентов решимость не заниматься, по окончании
курса, практикою, которая одна дает медику средства для достаточной жизни, и при первой возможности бросить медицину для какой-нибудь из ее вспомогательных
наук — для физиологии, химии, чего-нибудь подобного.
В конце 1843 года я печатал мои статьи о «Дилетантизме в
науке»; успех их был для Грановского источником детской радости. Он ездил с «Отечественными записками» из дому в дом, сам читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они кому не нравились. Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном
курсе средневековой истории Франции и Англии.
И заметьте, что это отрешение от мира сего вовсе не ограничивалось университетским
курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя
науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался в самом деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
— Какой вздор, братец, — сказал ему князь, — что тут затрудняться; ну, в отпуск нельзя, пиши, что я командирую его для усовершенствования в
науках — слушать университетский
курс.
А какие оригиналы были в их числе и какие чудеса — от Федора Ивановича Чумакова, подгонявшего формулы к тем, которые были в
курсе Пуансо, с совершеннейшей свободой помещичьего права, прибавляя, убавляя буквы, принимая квадраты за корни и х за известное, до Гавриила Мягкова, читавшего самую жесткую
науку в мире — тактику.
Молодежь была прекрасная в наш
курс. Именно в это время пробуждались у нас больше и больше теоретические стремления. Семинарская выучка и шляхетская лень равно исчезали, не заменяясь еще немецким утилитаризмом, удобряющим умы
наукой, как поля навозом, для усиленной жатвы. Порядочный круг студентов не принимал больше
науку за необходимый, но скучный проселок, которым скорее объезжают в коллежские асессоры. Возникавшие вопросы вовсе не относились до табели о рангах.
Я с ранних лет должен был бороться с воззрением всего, окружавшего меня, я делал оппозицию в детской, потому что старшие наши, наши деды были не Фоллены, а помещики и сенаторы. Выходя из нее, я с той же запальчивостью бросился в другой бой и, только что кончил университетский
курс, был уже в тюрьме, потом в ссылке.
Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастного, с одной стороны, грязного — с другой.
У нее было четыре брата, из которых двое уж кончили
курс семинарии, а двое еще учились; было две сестры замужем за священниками (одна даже в губернском городе), которые тоже считали себя причастными
науке.
Ну ведь и у нас есть учители очень молодые, вот, например, Зарницын Алексей Павлович, всего пятый год
курс кончил, Вязмитинов, тоже пять лет как из университета; люди свежие и неустанно следящие и за
наукой, и за литературой, и притом люди добросовестно преданные своему делу, а посмотри-ка на них!
Товарищи никогда не могли постигнуть, где он находил время для занятий
наукой, но тем не менее все экзамены и очередные работы он сдавал отлично и с первого
курса был на виду у профессоров.
–…И все нумера обязаны пройти установленный
курс искусства и
наук… — моим голосом сказала I. Потом отдернула штору — подняла глаза: сквозь темные окна пылал камин. — В Медицинском Бюро у меня есть один врач — он записан на меня. И если я попрошу — он выдаст вам удостоверение, что вы были больны. Ну?
Все
науки проходились у нее в лучшем виде и в такой полноте, что из
курса не исключались даже начатки философии (un tout petit peu, vous savez? — pour faire travailler l'imagination! [совсем немножко, вы понимаете? — надо заставить работать воображение! (франц.)]).
Во-вторых, мне кажется, что люди
науки, осуждающие своих клиентов выдерживать
курсы лечения, упускают из вида, что эти
курсы влекут за собой обязательное цыганское житье, среди беспорядка, в тесноте, вне возможности отыскать хоть минуту укромного и самостоятельного существования.
В этот день первой лекцией для юнкеров старшего
курса четвертой роты была лекция по богословию. Читал ее доктор
наук богословских, отец Иванцов-Платонов, настоятель церкви Александровского училища, знаменитый по всей Европе знаток истории церкви.
— После назначения министром народного просвещения князя П.А.Ширинского-Шихматова (1790—1853) философия была совсем исключена из программ русских университетов, а чтение
курсов логики и психологии было поручено докторам богословских
наук.].
По своим обязанностям репортера я попал на самые боевые пункты этой ученой трагикомедии и был au courant [в
курсе (франц.).] русской доброй
науки.
В литературе они то же в сравнении с истинными писателями, что в
науке астрологи и алхимики пред истинными натуралистами, что сонники пред
курсом физиологии, гадательные книжки пред теорией вероятностей.
Григорий Иваныч серьезно занимался своей
наукой и, пользуясь трудами знаменитых тогда ученых по этой части, писал собственный
курс чистой математики для преподавания в гимназии; он читал много немецких писателей, философов и постоянно совершенствовал себя в латинском языке.
Читая печатную программу лекций, я увидел, что адъюнкт ветеринарного искусства, если останется время, будет читать студентам, оканчивающим
курс, общую психиатрию, то есть
науку о душевных болезнях.
Он отлично кончил
курс в университете, любит
науку, занимается постоянно и желает быть профессором: кажется, чего проще?
Чтобы расширить круг суждения о качествах нашего народа, мы старались также провести несколько параллелей между людьми простого звания и между лицами того общества, которое называет себя образованным, на том основании, что, одолевши пять-шесть головоломных
наук, в размерах германских гимназических
курсов, но с грехом пополам, и, ударившись в ранний космополитизм, оно разорвало связь с народом и потеряло способность даже понимать основные черты его характера.
В свое время он кончил
курс в университете, но теперь смотрел на это так, как будто отбыл повинность, неизбежную для юношей в возрасте от 18 до 25 лет; по крайней мере, мысли, которые теперь каждый день бродили в его голове, не имели ничего общего с университетом и с теми
науками, которые он проходил.
Он только что кончил
курс юнкерского училища, не выказав в течение пребывания в нем особенного пристрастия к
наукам, но зато в совершенстве познав строевую службу.
Наша врачебная
наука в теперешнем ее состоянии очень совершенна; мы многого не знаем и не понимаем, во многом принуждены блуждать ощупью. А дело приходится иметь со здоровьем и жизнью человека… Уж на последних
курсах университета мне понемногу стало выясняться, на какой тяжелый, скользкий и опасный путь обрекает нас несовершенство нашей
науки. Однажды наш профессор-гинеколог пришел в аудиторию хмурый и расстроенный.
«Истинная
наука есть законченное созерцание; истинная практика есть самопроизвольное развитие и искусство; истинная религия есть чувство и вкус к бесконечному» (39. —
Курс. мой).
Кончив
курс на математическом факультете, он опять занялся филологическими
науками.
Везде, во всех аудиториях, кроме
курсов по специальным
наукам и практических занятий, персонал слушателей был случайный. Это меня очень удивляло на первых порах.
Наукой, как желал работать я, никто из них не занимался, но все почти кончили
курс, были дельными медиками, водились и любители музыки, в последние 50-е годы стали читать русские журналы, а немецкую литературу знали все-таки больше, чем рядовые студенты в Казани, Москве или Киеве.
По русской истории я не готовился ни одного дня на Васильевском острову. В Казани у профессора Иванова я прослушал целый
курс, и не только прагматической истории, но и так называемой «пропедевтики», то есть
науки об источниках вещных и письменных, и, должно быть, этого достаточно было, чтобы через пять с лишком лет кое-что да осталось в памяти.
Студентом медицины оставался я до самого конца, прослушав весь
курс медицинских
наук вплоть до клинической практики включительно.
Вообще, словесные
науки стояли от нас в стороне. Посещать чужие лекции считалось неловким, да никто из профессоров и не привлекал. Самый речистый и интересный был все-таки Иванов, который читал нам обязательныйпредмет, и целых два года. Ему многие, и не словесники, обязаны порядочными сведениями по историографии. Он прочел нам целый
курс „пропедевтики“ с критическим разбором неписьменных и письменных источников.
Я весьма своим студенческим ученьем доказал самому себе, до какой степени я высоко ставил точную
науку, и к окончанию моего
курса в Дерпте держался уже сам мировоззрения, за которое «Современник» и потом «Русское слово» ратовали.
В этом я не ошибся. Учиться можно было вовсю, работать в лаборатории, посещать всевозможные
курсы, быть у источника немецкой
науки, жить дешево и тихо.
Это постоянное посещение самых разнообразных лекций необыкновенно"замолаживало"меня и помогало наполнять все те пробелы в моем образовании, какие еще значились у меня. И тогда я, под влиянием бесед с Вырубовым, стал изучать
курс"Положительной философии"Огюста Конта. Позитивное миропонимание давало как бы заключительный аккорд всей моей университетской выучке, всему тому, что я уже признавал самого ценного в выводах естествознания и вообще точных
наук.
Ивановского любили, считали хорошим лектором, но
курсы его были составлены несколько по-старинному, и авторитетного имени в
науке он не имел. Говорил он с польским акцентом и смотрел характерным паном, с открытой физиономией и живыми глазами.
Из остальных профессоров по кафедрам политико-юридических
наук пожалеть, в известной степени, можно было разве о И.К.Бабсте, которого вскоре после того перевели в Москву. Он знал меня лично, но после того, как еще на втором
курсе задал мне перевод нескольких глав из политической экономии Ж. Батиста Сэя, не вызывал меня к себе, не давал книг и не спрашивал меня, что я читаю по его предмету. На экзамене поставил мне пять и всегда ласково здоровался со мною. Позднее я бывал у него и в Москве.
„Неофитом
науки“ я почувствовал себя к переходу на второй
курс самобытно, без всякого влияния кого-нибудь из старших товарищей или однокурсников. Самым дельным из них был мой школьный товарищ Лебедев, тот заслуженный профессор Петербургского университета, который обратился ко мне с очень милым и теплым письмом в день празднования моего юбилея в Союзе писателей, 29 октября 1900 года. Он там остроумно говорит, как я, начав свое писательство еще в гимназии, изменил беллетристике, увлекшись ретортами и колбами.
Поступив на «камеральный» разряд, я стал ходить на одни и те же лекции с юристами первого
курса в общие аудитории; а на специально камеральные лекции, по естественным
наукам, — в аудитории, где помещались музеи, и в лабораторию, которая до сих пор еще в том же надворном здании, весьма запущенном, как и весь университет, судя по тому, как я нашел его здания летом 1882 года, почти тридцать лет спустя.
Мама перед тем специально ездила в Москву и прошла там
курс фребелевских
наук.
В конце мая я окончил
курс историко-филологического факультета со степенью кандидата исторических
наук.
Летом того же года он, в числе других студентов, переписанных на добролюбовской демонстрации, был исключен из университета, поступил в ярославский Демидовский лицей юридических
наук и там окончил
курс.
Слушала она и педагогические
курсы, и акушерские, принималась заниматься и историей, и математикой, и естественными
науками, но с ужасом чувствовала иногда, что к серьезному труду она неспособна, что единственный, благополучный для нее исход — это появление маркиза или кавалера де-Мезон-Руж, но таковых, ставших за это время более практичными, не являлось.
Авив еще на втором
курсе, бывало, в аудиториях развивал идею, что главная порча нашей интеллигенции — дипломы и права по службе, что не нужно их вовсе. Тогда будет свободная
наука, как свободна должна быть церковь, отделенная от государственной власти.
— Я не думаю, а наверно знаю! — улыбается джентльмен. — В чем другом я ошибиться могу, а уж на этом меня никто не поймает. Не дешево мне досталась эта
наука! Не один десяток тысяч я на этом
курсе оставил!..